Маркхэм считал вечер, проведенный в Лондоне, весьма успешным — в плане расширения своих познаний о жизни двадцать второго столетия. Но в плане борьбы со своим всевозрастающим одиночеством это была полная неудача. Чем больше он видел, тем больше понимал, насколько эта жизнь чужда ему.
Кино и театры исчезли совсем. Все, что он обнаружил, — это студии, современный эквивалент старомодных ночных клубов, бары-рестораны, гимнастические залы и храмы, принадлежащие различным религиозным культам. Наиболее выдающимся был дворец, принадлежащий «Три-С» — Сообществу Сексуальных Символистов. Он собрался было войти в какой-то храм на Флит-стрит, чтобы посмотреть, какой он внутри, но Марион-А сказала, что сначала нужно стать послушником братства, а чтобы достигнуть этого счастливого состояния, он должен заручиться рекомендацией кого-либо, кто уже является членом общества.
Обилие храмов с кричащими фасадами и неоновыми надписями очаровывало его. Но он решил, что исследование этого аспекта современной жизни следует осуществить позднее. «Нужды торопиться нет, — напомнил он себе с горечью. — У меня масса времени».
Гимнастические залы тоже были только для членов Сообщества. Оставались студии и бары-рестораны.
Он выпил в одном таком на Шафтесберри-авеню, про который Марион-А сказала, что этот бар типичен. Бар находился в длинном зале, за стойкой стоял бармен-андроид; было там несколько стеклянных «тайничков», уже занятых, и несколько старомодных кабинок, высотой по плечо.
В зале было около двадцати человек, двое или трое в сопровождении андроидов. Маркхэм предпочел бар. Едва он успел заказать выпивку, как к нему обратилась девушка лет семнадцати или девятнадцати. Она полностью игнорировала Марион-А.
— Привет, незнакомец. У вас интересное лицо и вполне подходящий каркас. Вы постельнонастроенный, любвенастроенный или скуконастроенный?
— Одиноконастроенный, — сказал Маркхэм с улыбкой. Она была весьма привлекательной девушкой, но он уже по опыту знал, что события в двадцать втором веке имеют тенденцию развиваться чуть слишком быстро.
Она села на табурет рядом с ним, вынуждая его повернуться спиной к Марион-А.
— Наименьшее, что вы можете сделать, — это предложить мне выпить.
— Конечно. Что бы вы хотели?
— «Красный толчок», пожалуйста. Вы впервые в этой дыре, зерно?
— Да.
Бармен-андроид подал напиток, и она поднесла его к губам.
— Я умерла, — сообщила она. — Мой дружок продемонстрировал вчера, что он смертен, прыгнув с геликара. Очень неделикатно. О! Мужчина моей тайны. Мы в постели-то были всего месяц… Мой стакан пуст.
— Очень жаль, — сказал Маркхэм неодобрительно. — Выпейте еще один «красный толчок».
— Спасибо. Паскудно, но что поделаешь? Такая потеря лица. Люди скажут, что я довела его до Анализа. — Она расправилась со вторым стаканом за два глотка. — Вы понимаете, что этот милый козел разбил мою жизнь? Я, можно сказать, любила его. Но он всегда был непонятный. Все время эти безумные разговоры о звездных кораблях, о поиске новых миров, как будто этот недостаточно хорош… Я думаю, что смогу полюбить вас, важный незнакомец… Мой стакан пуст.
Третий «красный толчок» присоединился к своим приятелям с поразительной быстротой.
— Вы одна? — спросил Маркхэм, отчаянно пытаясь придумать, что же сказать.
Девушка неожиданно наклонилась и поцеловала его.
— А кто нет? — сказала она. — Я Черил Три-С, женщина двух мужчин и худшая балетная танцовщица в мире… За что вы схлопотали условно живое состояние и на сколько?
— Как вы догадались?
— Бледность. Как долго, мой серьезный невротик?
— Сто сорок шесть лет.
— Соблазните меня завтра! Вы же ручной Спасенный. Знаменитость. Что же вы не позовете меня в постель и не восстановите мою репутацию? Я бы хотела еще выпить.
— Я думаю, вам уже хватит, Черил. У меня тут на улице геликар. Хотите я доставлю вас домой?
Она одарила его страстной улыбкой:
— С очевидной целью, не иначе. Я знаю — я вся сияю, мой господин. Но он был такой милый ненормальный. К черту его! Он слишком много думал. Я вот не особенно думаю и вам не советую, мой почтенный святой… О темнота, темнота, темнота! Мы все идем в темноту… Прощай, милый принц. Пусть ангелы поют, пока ты отдыхаешь. Я взрослая и образованная. Что еще вам нужно?
Она поднялась с табурета, сделала три неверных шага и упала, не издав ни звука, как сраженная. Маркхэм не успел и пошевелиться, как андроид поднял ее и унес.
Маркхэм повернулся к Марион-А.
— Давайте уйдем отсюда, — сказал он.
Он позволил Марион поводить себя некоторое время по тихим улицам. Эта девушка, Черил, расстроила его, а ему почему-то казалось важным быть в хорошем настроении. Он попытался забыть об этом инциденте, но ничего не получалось. Ясные, возбужденные глаза Черил, ее горящие щеки, полные детские губы преследовали его. Он был зол, поскольку сам переживал личную трагедию, и цинично говорил себе, что у него нет сил на чьи-то чужие беды. Однако это разозлило его еще больше.
Наконец он немного успокоился и решил посмотреть жизнь студии. Марион-А провела геликар по Нью-Пикадилли и остановилась у массивного здания, по форме похожего на пол-яйца. Его гладкая бетонная поверхность слегка светилась в темноте глубоким, мерцающим красным светом. Окон не было — только одна большая дверь.
Маркхэм вылез из геликара и минуту разглядывал здание. Потом он посмотрел на ясное ночное небо-спокойные, неизменные звезды! Маяки Господа, атомы космоса, давшие жизнь крошечным, как угольки, планетам. А вчера сумасшедший, чьи глаза и надежды так же были направлены к звездам, выпрыгнул из геликара.
Сумасшедший, несомненно, был человеком, уставшим от андроидов и бессмысленной роскоши, от постоянного движения, не приводящего никуда. Сумасшедший, может быть, с искрой поэзии в душе, с пытливым разумом и крошечным, запрещенным вулканом в сердце. Или, может быть, как Черил, он был жертвой слишком большого количества «красных толчков».
Маркхэм вздрогнул и снова посмотрел на студию. Надпись над дверью состояла из радужных букв на металлическом фоне: «Студия, Лотос».
— Войдем. — Рассеянно он взял Марион-А под руку.
Из осеннего лондонского вечера они окунулись в мир грез, где не существовало времени, в мир южного острова в Тихом океане. Над ними, в ясном голубом небе чарующей глубины, пылало солнце.
Маркхэм стоял, пораженный, под настоящими пальмами на поросшем травой холме, а вокруг лежал золотой песок. Тихоокеанские волны с шумом накатывались на пляж, и океан, казалось, простирается в туманную бесконечность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});